человек и смежил веки.
Обыскав остывающие тела, Руперт нашел кошелек с монетами и письмо с незнакомой печатью, свернутое в трубку. Быстро сломав печать, барон раскатал свиток. «Ваше Высочество…» — начиналось письмо нервными строками, быстро исчезавшими на глазах у потрясенного Руперта. Через пару секунд в руках у барона осталась никчемная пустая бумага, пахнущая благовонием из заморской страны.
— Дьявол! — выругался Руперт и отшвырнул ненужное более письмо. Свистом подозвал к себе жеребца и вскочил в седло.
— Однако дела закручиваются вокруг, только успевай поворачиваться, — пара глотков из фляги вернули барону утраченное равновесие. — Ну что ж, все тайное когда-нибудь становится явным. Род фон Мюнстеров имеет крепкие корни и я, дай Бог, не последний в этом роду, — спокойно промолвил Руперт и дал жеребцу шпоры.
Однако недолго проскакав галопом, он ощутил резкую боль в боку, схватился… рука попала во что-то липкое, мерзкое. «Достал-таки, скотина», — успел подумать Руперт, и все поплыло у него пред глазами.
15
12 июня, 9 часов вечера
…Руперт открыл глаза. Была ночь. На стене шевелилась тень омерзительной твари, по рассмотрении оказавшейся тараканом, балансировавшим на ободе большого кубка. Руперт машинально отправил его щелчком в огонь. Завоняло.
Кровать была мягкой и определенно знакомой. Альков цвета ланит зардевшейся невесты, хранивший еще следы былой роскоши, обрамляли резные деревянные купидончики, с напряженным идиотизмом надувавшие свои рахитичные щеки. «Где ж это я, — подумал Руперт, в борделе, что ли…» Слабость потихоньку проходила, но бок болел. Снаружи доносился легкий храп, плавно переходящий в нежное посвистывание. Он тихонько приподнялся и узрел спящую в кресле Строфокамиллу, явно намеревавшуюся до конца выдержать роль «дева у ложа раненого рыцаря». Представив себе дальнейшее развитие мелодрамы, Руперт мысленно застонал и сделал попытку сесть. Попытка удалась. Надо было бежать. Объяснимся с возлюбленной потом, нет у меня сейчас сил на вулканы страстей, нету. Он сгреб в охапку штаны и жилетку и бесшумно вышел на крыльцо.
В саду никого не было, светила луна. Следовало опасаться собак и стражи, но было тихо. Он осторожно пробирался по кустам к конюшне, когда заслышал разговор и поспешно спрятался за большой куст шиповника. Разговор приближался. Одним из собеседников был, к огромному изумлению Руперта, не кто иной, как Фихтенгольц, второго опознать пока не удалось. Но услышанное прямо-таки пригвоздило Руперта на месте:
— Отпустили б, что ли, господин, — уныло говорил второй. — Надоело дураком быть. Скоро и в самом деле дураком стану. Зачем вам тут резидент-дурак? Замену какую…
— Похоже, ты им уже стал. Какую в задницу замену? Сидишь, и сиди. Сыт, одет, не бьют… Или бьют?
— Бить не бьют… Лучше б били. Ну что, ваша милость, тут может быть интересного для Хельветии? Баба взбалмошная? Соседи-пьяницы? Трактирные драки? Что?
— Дурак, точно дурак. А рыцарь раненый? Ты думаешь, это кто? Это ж резидент, в Хельветию засланный! А при нем наверняка грамоты есть, послания. Может, знак какой. Вызнаешь — не обидим… Хельветия тебя не забудет… Может, какие подробности будут про дюка и Манон — тоже на ус мотай.
Руперт отсыревал. Куст немилосердно кололся. Но каков Фихтенгольц, а? Вот тебе и гуляка, вот тебе и незадачливый полководец… Или он после кампании к ним перекинулся? Нет, надо слушать. Нужны подробности! Голоса удалились, разбирать стало трудно. «Принцесса Манон… дядя… заговорщики…» обрывочно доносилось до него из кустов. Какая еще принцесса? Она же отбыла утром с дядей и Карлом, тоже, кстати, история с-а-а-а-вершенно неясная. Разговор опять приблизился, бубенчики звякнули совсем близко. Руперт перестал дышать.
— Какого дьявола ты в этой сбруе? — раздраженно ворчал Фихтенгольц. — Бренчишь, как цыганская лошадь. Не мог снять?
— Как раз не мог. Не учили бы ученого, господин… Это как раз было бы подозрительно. Всю жизнь в них, а тут вдруг снял. А так — дурак опять на луну пялится, все нормально… Я вот и лютню взял… Приучил я их, что сочинять баллады могу только при луне…
— Разумно. Дурак-дурак, а соображаешь…
Забренчали струны, и ветер донес заунывное пение:
Где розочка нежно в лесочке цвела
Элон алле, тра-ля ля-ля
Пастушка младая овечек пасла
Элон алле, тра-ля ля-ля
И вдруг на лужайке среди лопуха
Элон алле, тра-ля ля-ля
Встречает она невзначай пастуха…
Элон алле, тра-ля ля-ля!
Фихтенгольц глумливо хихикнул.
— И что, покупается твоя барышня на такое?
— Не то слово. Ревет, как марал в брачный сезон.
— Ну и дурища… Пожалуй, пора тебе жалованье прибавить. Ну ладно. К делу. Дюк этот совсем не в Хельветию поехал. Проехали версту-другую и поворотили по проселочным дорогам прямехонько в обратную сторону. Надобно распространить сведения, что он пытался короля Уильяма отравить, доктор ему уж состав составил, да не вышло. Бежит он, понял?
— А принцесса Манон? Она тоже?..
— Какая к черту принцесса! ты таких принцесс видел? (Я и никаких не видел, — обиженно вставил шут, но схлопотал гулкий удар под дых, шумно сглотнул и замолк). Это подсадная, маркитантка из Богемии. А где принцесса — неизвестно. Понял, скотина?! Его величество король Уильям подозревает, что убежала она с заезжим фокусником для распутных намерений. Ищут. А пока ищут, подменили ее. Потому что — какой же болван потом на ней женится…
Шаги удалились. Руперт вылез из куста, расправляя затекшие члены. Ай да дурак, ай да Фихтенгольц… Пожалуй, я тут подзадержусь денек. Любопытные дела… Тут еще этот Карл непонятный замешался, задачка…
Предутреннюю сырую тишину распорол визг проснувшейся Строфокамиллы. «Барон! Рыцарь! Руперт! Караул! Где же вы? Куда вы делись? Вы простудитесь! Вы же ранены!»
Руперт вдохнул много прохладного воздуха и, застегивая гульфик, зашагал к крыльцу.
16
12 июня, от часу до половины второго пополудни
Проклятый горностай как сквозь землю провалился. Девица Эделия была в отчаянии. Куда шмыгнула гнусная крыса? И что самое ужасное, ведь и наплевать нельзя на меховую гадину — подарок императора как-никак. Дар, так сказать, любви. Каков подарочек? — «Сцилла, Сцилла! кусь-кусь» — безнадежно повторяла Эделия, заглядывая во все углы и каморки. Оставалось одно: тварь забежала в апартамент маменьки. Надо было идти туда: отыскать проклятую, пока она не попортила любимого маменькиного медведя. Эта мысль обдала ужасом все ее существо: скандал будет феерический… Осторожно приоткрыв дверь, девица вошла в будуар герцогини.
Ну так и есть! хищная животина уже унюхала врага в набитом опилками медведе и, ворча от злобы, тормошила его лапу. Эделия привычно-опасливо схватила горностая за загривок и сунула его в приготовленный кожаный
